Льнище

Природа нашего обитания быстро переходит в новое качество, призывая и все живущее на планете тоже меняться, приспосабливаться к новым условиям существования и, следовательно, меняться и самим.

В эти последние яркие и прохладные дни угасающей осени мы с женой заглянули на территорию обширного озера, которое старые лебяжане называют Льнищем. Здесь, в срединах двадцатого века старшие поколения лебяжских крестьян мочили лен (отсюда и название озера), затем вытаскивали из воды, трепали, вымораживали и сдавали сырье на перерабатывающие предприятия, где из нашего сырья делали постельное и нательное белье, рубашки и сарафаны и много чего еще. Это было красиво и очень прочно. Мне и самому в юности пришлось износить несколько льняных рубашек. Но «износить» - это только сказано. На самом деле – «лен» износить невозможно. Изнашиваются швы, рубашка распадается помаленьку, но материал не теряет ни цвета, ни качества и, что особенно важно – не требует глажки.

Но это – отступление от темы. Мы пришли-то сюда глянуть, нет ли тут шиповника, поскольку зима грядет – растительность доживает. Почему сюда? Во-первых и во-вторых и в-третьих… В июне здесь сумасшедше цвел шиповник. Хотелось глянуть, что из этого вышло. Хотелось глянуть, что сталось с цепью озер близ Льнища, да и самим Льнищем. Хотелось напоследок пройтись по травам, вкусить осени, подышать ее напоенной дождями глубины и зрелости, вкусить ее мудрости, накопленной за год. И еще – аргумент: тут ведь добираться – совсем рядом: переправился через реку, шагнул шажок и... 

Знамя октября

К Льнищу – всегда тропа. По ней идут рыбаки к озеру – взять карасика на сковородку – сеткой ли, удочкой, а кто-то этой тропой следует дальше: к Старице, к озеру Подборному – за клубникой, ежевикой, шиповником, а кто – известно опять-таки – по рыбку. По этой тропе мы прошли первую гряду сосен, но не свернули к озеру, а вышли на поляну справа, потому что вышли и ахнули: она была красна. Она была сплошь – алая, розовая, а вблизи – кумачовая, словом - экспрессионизм Клода Моне на полотне лебяжской романтики, или картина «Знамя октября».

Конечно, было прохладно и больше того. Но я лично забыл обо всем. Ноги пошли, побежали, понесли вглубь и вдаль. За два часа я сделал более трехсот снимков и не успел сильно замерзнуть.  Потом уже вдвоем,  буквально в считанные минуты, мы набрали к шиповнику калинки и веточек черной смородины для заварок зимой. Они дают тонкий – не как листья – запах и свою порцию витаминов.

Сумерки сгущались, мы замерзли и скорым шагом двинулись обратно. Но «скорым» - это ведь только сказать. Объектив фотоаппарата поминутно натыкался на объекты своего острого интереса, останавливая осень в ее лучших и прекрасных мгновениях. Сыпнул дождь – мелкий, холодный, прибавился ветер. Но мы были уже на берегу, у лодки, и крепнущая тяга к теплу, дому и чаю говорила нам, что как ни хорошо на природе, а дома все же лучше. Ведь дома уже мысленно, сколько угодно можно возвращаться к местам, где мы только что побывали. А ведь вспоминалось и думалось…

Озеро Бобриное

В прошлом году, зимой, на лыжах автор этих строк ходил по этим же местам, начиная с озера Льнища, чтобы узнать, что представляют собой эти водоемы в самый доступный период года: летом здесь – вы же представляете – все зарастает травой и кустарниками выше человеческого роста и поэтому много тут не посмотришь и не увидишь. Летом не до разведки. Чтобы что-то успеть, нужно идти наверняка, если идешь с целью, ибо летний день намного короче зимнего, в том смысле, что минуты свои не считает.

По итогам зимней разведки вспомнил, что рядом с Льнищем было озеро, название которого я не знал. А может, его и не было. С северной стороны оно было сильно завалено деревьями, а с южной – более открыто для доступа. Это озеро начинало (от этой небольшой группки сосен, которую хорошо видно из Лебяжья) цепочку более мелких озер, следующих на юг, до самой Старицы. В обильные по водным ресурсам годы озера сообщались друг с другом протоками, в дефицитные (вроде нынешнего) – перемычками.

Кругом рдел и пылал шиповник. Будучи ростом до плеч и выше, он цеплялся и умолял: «Остановись, человек! Ты видишь, как я нынче постарался для тебя, растил, знал, что придешь. Зимой с чайком, витамины...»

Однако же вскоре я заметил, что не так уж он и цеплялся, как мне показалось вначале. Кругом вся поляна между этими двумя озерами (шириной метров в триста) была исхожена вдоль и поперек, и всюду виднелись тропы, по которым ходили вчера и сегодня, только что. Но никого на самом деле не было видно и слышно. Что-то здесь не согласовывалось меж собой по логике рассуждений. Если эти тропы протоптали сборщики витамина, то почему этот витамин полыхает здесь в таком множестве, что при ближайшем рассмотрении оказывается, что он вообще не тронут. И стало понятно, что тропы эти не человеческие, а бобриные. Оставалось в этом только убедиться. Спустился под берег к этому узкому безымяному озеру и, еще не дойдя до воды, увидел глубокие темные ямы, ведущие к берегу. А от воды увидел и множество нор на расстоянии метра друг от друга. Такой плотности заселения я, пожалуй, еще и не встречал. Само собой, в голове родилось название – Бобриная деревня. Ну а поскольку речь все же идет больше об озере, то пусть и будет: Бобриное озеро. Вы же понимаете, что как и у всякого приличного озера, тем более так плотно заселенного, должно быть название.

Фотографируя поминутно первозданные уголки угасающей осени, и оттого, может быть, пылающие красотой с такой страстной и неумолимой силой, прошел постепенно на юг, вниз по течению Вятки, узнать о судьбе другого озерка, следующего в этой цепи озер – размером где-то метров пятнадцать на семьдесят. И... вот оно.

Зрелище более чем печальное. В середине его – лужа, исхоженная чьими-то – понятно чьими – ногами. А затем – к периферии – болото и вовсе высохшее дно, заросшее невысокой травой. Таким же оказалась и судьба другого озерка, следующего по цепочке вниз.

Вернулся к Льнищу. Что с ним? Я никогда не рыбачил на нем, но много раз проходил мимо и зимой, и летом, и всякий раз оно удивляло меня своей живописной красотой, огромным зеркалом и загадкой: а что там, а кто там, внутри?.. Но как-то все не доходили руки. Ведь тут – рядом, а звали дали. Психология.

Всегда немного грустно, когда тайна, призывавшая нас к себе своей недосягаемостью и недосказанностью, вдруг раскрывается перед нами, да еще и таким ужасным образом, как в этот раз. И от этого уже не грустно, а больно.

Вот, глядите на снимках сами, что осталось от тайны и недосказанности. История та же, что и с маленькими озерами. В середине – лужа, а дальше – заросшее травой большое болото. А где рыба, где прочая живность? Все, что погибло, склевали птицы, а что осталось? Остались бобры вокруг озера. Они не питаются рыбой и не конкурентны рыбакам. Но... есть тенденция, которая очень сильно беспокоит.

Популяция бобров в окрестных водоемах увеличивается, и какими-то даже в геометрических прогрессиях темпами. Если еще несколько лет назад, на свежей памяти местных рыбаков, бобры селились в основном по озерам и протокам, то постепенно они начали появляться в мелких реках и теперь уже – на Вятке. Всюду теперь вы увидите на берегу и на воде нагрызенные ими ветки и поваленные деревья и - само собой – устроенные ими под свои нужды берега.

Но дело не в бобрах

Не надо очень глубоко мыслить, чтобы понять: главная причина резкого роста бобриной популяции – потепление климата в наших широтах за последние 15-20 лет. Хорошо это или плохо? Ничего хорошего. Их активная деятельность, не говоря обо всем остальном, разрушает берега, засоряет водоемы и ведет к их заболачиванию, в том числе и рек, и речек. И вот какая еще существует особенность. Бобры живут и строят свои норы в подводной части берега. И если озера и протоки мелеют и высыхают, что остается им делать? Они переходят в большую реку и начинают осваивать Вятку и развивать в ней такую же бурную деятельность, как и на озерах.

Конечно, из всей совокупности факторов бобры – не главный и очень даже второстепенный и третьестепенный фактор обмеления наших рек и речек. Но беда в том, что темпы этого обмеления не укладываются ни в какую сколько-нибудь осмысленную логику. Хотя... Понятно, что главный фактор здесь - резкое снижение площадей основных лесных массивов в районе, в стране и в мире. Этот процесс в свою очередь порождает иссушающие ветры. Тенденция к аномальному осушению влаги просматривается на всех водоемах района, наверное, - по аналогии – по всей нашей Волго-Вятской климатической зоне и далее.

Пять лет назад, пониже паромной переправы, там, где молодежь делала нырялку из досок, и все прыгали с нее вниз головой без опаски задеть дно, сегодня глубина там ровно по колено. Это в Вятке. Все мы заметили, что в последние зимы ледоход на Вятке проходит дважды. Река слабеет от первого, декабрьского ледохода и весной, уже в апреле не имеет сил провести ледоход бурно и мощно, как и положено. Чтобы был высокий разлив, вода напоила луга, и по высокой воде снизу к нам в изобилии пришла рыба. Увы, меняется климат и не в лучшую сторону. Это уже факт.

Что ждать дальше, что делать человеку? Конечно, этот вопрос прежде всего специалистам и властям. Но очень уж неповоротливы и те, и другие, и очень мало что теперь уже могут изменить. Поэтому то, что мы могли бы делать сами – все вместе и каждый на своем уровне – мы можем делать уже сейчас. Наша главная задача – очень быстро, очень резко перестраивать свое экологическое мышление и сознание. Взрослые консервативны и мало что хотят и способны менять в своих привычках. Поэтому воспитание это нужно начинать с детского садика. С начальных классов школы, чтобы знали: все в природе уникально, разумно и требует соответствующего отношения. Нет природы – нет человека. Природе плохо – плохо человеку. Давайте же попытаемся спасти и преумножить то, что у нас еще осталось. Давайте же попытаемся преуспеть в позитивном мышлении, без которого немыслимы нормальные планетарные процессы. Ибо мир природы и человека един и взаимозависим.

Геннадий Лучинин, член Союза журналистов России.
Фото автора.